Блистательный Гильгамеш. 4 часть

Гильгамеш — это первый (реально живший) герой человечества, о котором более пяти тысяч лет назад были записаны песни и сказания. Рискуя собой, он пытался познать тайну жизни и смерти, так и не открытую до сих пор.

Повесть «Блистательный Гильгамеш» написана по мотивам древнешумерского и аккадского эпоса.

Блистательный Гильгамеш

Валерий Михайлович Воскобойников

© Copyright Валерий Воскобойников, 1996.
Блистательный Гильгамеш. 1 часть
Блистательный Гильгамеш. 2 часть
Блистательный Гильгамеш. 3 часть
Блистательный Гильгамеш. 4 часть
Блистательный Гильгамеш. 5 часть

Великая и древнейшая история, случившаяся за 2800 лет до Рождества Христова и записанная со слов Син-Лики-Уннинни, заклинателя, в середине II тысячелетия до н. э.

Часть четвертая

 

На рассвете вышел из города в простой одежде царь Гильгамеш и бежал в пустыню. Здесь, среди белых песчаных холмов он позволил себе наконец, громко рыдать и разговаривать с самим собою.

В городе он должен был постоянно помнить о том, что он царь, что цари и вести себя среди людей должны по царски. А еще не мог он смотреть на веселье людей, хотя понимал их право на радость.

Одна мысль преследовала царя все дни после смерти героя, и она же погнала его в пустыню.

— Не так ли и я умру, как Энкиду? — вопрошал царь небо и землю. — Стоило ли создавать людей, о боги, не дав им бессмертия?

Прежде царь знал про себя, что он здоров, красив и могуч.

И что смерть когда-нибудь будет и у него. Но нескоро. Он считал ее справедливой как жизнь. А еще ему часто казалось, что он будет жить всегда. Теперь же, когда на глазах его умер друг, он увидел: смерть несправедлива и неминуема. И он, жрец, не сумевший выпросить у богов одну-единственную жизнь для Энкиду, задумал сделать людей бессмертными.

Одежда его в пустыне быстро изорвалась о колючий кустарник. Другой при нем не было. А были только боевой топор да меч.

Смертельная тоска прогнала его сквозь пустыню, и теперь он брел по горам.

Он ночевал где придется, под открытым небом. И однажды проснулся от львиного рыка. Большая семья львов окружила его и смотрела на него как на свою добычу.

И тогда впервые к нему вернулась сила жизни. Он поднял боевой топор, выхватил из-за пояса меч и бросился на самого рослого льва.

Он рубанул мечом львиную шею, густо заросшую гривой, и мгновенно развернулся, потому что сзади на него прыгнули разом оба льва помоложе. Одного он ударил топором. На третьего оружия не хватило, потому что меч его согнулся. Третьего он ударил кулаком в ухо, и лев сел, замотал головой. Но был еще четвертый, была львица.

Львица, самая хитрая из стаи бросилась на него в тот миг, когда он дотянулся топором до четвертого. Если бы он не успел отклониться во время ее прыжка, она бы его подмяла. Но, промахнувшись, и увидев, что четверо львов лежат распластавшись на каменистой земле, она стала уходить от него, косясь, и поэтому двигалась боком, в сторону.

Гильгамеш не стал гнаться за нею. Ему хватило и этой победы. Он сел на камень и немного передохнул, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце. А потом обратился с благодарственной молитвой к великим богам за то, что как и прежде, они ему помогли.

Он снял шкуру с самого могучего из львов, выпрямив меч, соскоблил с нее остатки мышц и жил, размял, просушил на солнце и набросил ее на себя.

На это ушел весь день. Утром же снова двинулся в путь. Но знал, что ищет, но дорога была ему неизвестна.

* * *

Дорога была ему неизвестна. Старый жрец, обучавший его в детстве когда-то, что в мире есть горы, их называют Машу.

Вершины тех гор достигают до небес. Основой своей они упираются в царство мертвых. Эти горы стерегут собой восход и закат. В горах есть только один проход, остальные места неприступны. Но проход стерегут особые существа — полулюди, полускорпионы.

Так говорил когда-то жрец, ведавший обучением царя. Была ли то правда, Гильгамеш не знал. Но знал, что где-то за горами, за морем живет его предок Утнапишти. И предок этот — единственный на земле, кому боги сохранили вечную жизнь. С ним о тайне богов и хотел поговорить Гильгамеш. Но сначала надо было его отыскать. А еще раньше — найти горы, подпирающие небеса и единственный в них проход.

Он нашел проход после долгих скитаний. В небеса уходили вершины, покрытые снегом. Где-то на половине их высоты плавали тучи. Под тучами в угрюмых ущельях бродил человек. И имя ему было Гильгамеш.

Давно уже он не слышал другого голоса — только свой, звериный, да голос грозы, голоса ветров, бурлящих потоков в ущельях и звук камнепадов с высоких круч.

Не раз горные барсы, жители этих мест, как незадолго и львы, желали сделать царя своей добычей. Меч Гильгамеша обломился в частых схватках со зверьем, но с боевым топором он не расставался ни на миг.

Он мог бы миновать проход, не заметив, если бы не охранялиего чудовищные люди-скорпионы.

Гильгамеш увидел их издали, сразу понял, кто они, столь ужасен был их вид.

* * *

Ужасен был их вид, и даже сам Гильгамеш, храбрейший из воинов испугался.

Он мог повернуть бы назад, отыскать дорогу в свой город, и никто никогда не узнал бы о том, что их царь однажды свернул с половины пути.

Гильгамеш победил свои страхи и приблизился к омерзительным сторожам.

Вид сторожей был обманчив. Они хранили великие знания — не зря сам Шамаш уходил с последним лучом через горный проход, а потом по нему возвращался назад.

У ворот их было двое: муж и жена.

И Гильгамеш слышал, как крикнул человек-скорпион:

— Взгляни, кто подходит к нам! Уверен, это какой-то бог в странной одежде!

— Он на две трети бог, а на одну — человек, — ответила жена.

Гильгамеш приблизился к ним и старался не показать отвращения.

Любой человек с детства знает, как выглядят скорпионы, и нет нужды описывать их в подробностях. Их убивают камнем, палкой, едва лишь приметят. В ответ они жалят своим шипом и горе тому, кто босою ногой наступит на скорпиона. Их особенно много в те дни, когда разливаются реки. Тогда они заполняют дома, прячутся в щелях, поджидая добычу.

У сторожей были тела скорпионов-гигантов, но один из них был бородат, с человечьим лицом. У жены его было лицо здоровой и сильной старухи. Тела их были обнажены, от них исходил запах яда.

Муж и жена-скорпионы с удивлением разглядывали Гильгамеша.

Он же постарался им улыбнуться.

— Откуда ты взялся, странный путник? — спросил, наконец, человек-скорпион. — Зачем тебе надо идти столь дальней дорогой, по которой не ходит никто, кроме Солнца? Что ты здесь потерял и что ищешь?

— Да-да, — повторила жена-скорпион, — скажи нам, что ты здесь ищешь?

Голоса их были скрипучи, словно скрежетали кинжалом о меч, но Гильгамеш различил в них человеческие слова.

— У меня был любимый друг, тот, кого я назвал братом.

Вместе мы всех побеждали, делили многие тяготы, а потом он стал умирать. Дни и ночи я сидел у его ложа, молился богам, но они от него отвернулись. — Долго рассказывал Гильгамеш свою историю сторожам-скорпионам. И увидел, как женщина лапой своею нечеловеческой утирает человеческую слезу. — Шесть дней я запрещал его хоронить, все надеялся, что боги сжалятся и вернут любимого друга к жизни. И теперь мысль о герое не даст мне покоя. Дальними путями бродил я в пустыне, пока не нашел ваши горы. Я не могу молчать, не могу жить в радости и довольстве, потому что знаю: каждое мгновение на земле кто-нибудь умирает.

Я хочу отыскать своего предка, Утнапишти. Хочу спросить у него о жизни и смерти. Быть может он подарит мне великую тайну, которой когда-то одарили его боги, оставив навсегда жить на земле.

Внимательно слушали сторожа-скорпионы царя во рваных одеждах, накрытого львиной шкурой.

Смотрели они задумчиво то на него, то друг на друга. Потом сторож-муж проговорил:

— Ты хорошо сделал, Гильгамеш, что честно нам о себе рассказал. Мы многое слышали про тебя от великого Шамаша. Но послушай, никто никогда из людей не ходил этим горным проходом.

Там в глубине под горами вечная тьма. Мы открываем ворота при заходе солнца и сразу их закрываем. При восходе боги оттуда выводят Шамаша и снова мы открываем ему ворота, а потом опять закрываем. Сам подумай, как ты можешь пройти этим ходом? Даже если ты и войдешь, то назад тебе будет не выбраться!

— Сторож, ты уже понял, что в жизни мне не будет покоя, пока не найду я своего предка. Тьма, о которой ты рассказал, мне не страшна. Страшнее ночи тоска моя и печаль сердца. Я готов идти в любую жару и в любую стужу, пойду во мраке, сколько бы он ни длился, об одном лишь прошу: откройте мне ворота в проход под горами!

Снова переглянулись муж и жена-скорпионы. Молча, но согласно кивнули друг другу.

— Иди, Гильгамеш, своим трудным путем, выполняй то, что задумал. А мы будем молить богов, чтобы ты благополучно прошел через все горы и леса и чтобы у тебя хватило отваги вернуться обратно. Ворота уже открыты, иди!

Гильгамеш шагнул в горный тоннель и погрузился в сумерки.

Света становилось все меньше, а потом наступила густая темнота.

Лишь хрустел под ногами камень, да слышалось собственное дыхание.

Сначала он надеялся: глаза привыкнут к темноте и что-нибудь он различит. Но тьма становилась все гуще. Казалось, он ее разводит, словно воду, руками.

Могильный холод пронизал его тело. И неожиданно он почувствовал себя малой песчинкой, затерявшейся в океане тьмы.

Мощная всесильная волна подхватила его и повлекла назад, к тому месту, где стояли на страже муж и жена скорпионы.

Он заставил ноги свои остановиться, не пятиться. И снова двинулся вперед.

Быть может на земле прошел день, а может мгновение, Гильгамеш не знал, давно ли вошел он в проход под горами и сколько осталось идти.

Однажды он попробовал крикнуть, долго прислушивался, как голос тонет во тьме. Порой ему мерещились чьи-то шорохи, стоны, всхлипы. Он замирал и сразу звук прекращался.

Наконец, показалось Гильгамешу, что едва заметный ветерок коснулся его лица. Тьма была густа по-прежнему, но чувствовалось движение воздуха.

Потом вдали забрезжил едва различимый рассвет. Гильгамеш побежал на этот туманный блик. Рассвет становился все ярче.

Выход был уже хорошо ему виден. Но едва он вышел под небо, как от резкой боли пришлось зажмурить глаза.

Яркий свет с силой ударил его, и Гильгамеш долго сидел на камне, заново приучая глаза к обычному солнцу.

Когда же открыл он лицо полностью, то с удивлением обнаружил, что стоит в саду. Кругом была роща. С деревьев свисали прекрасные плоды, многие из них Гильгамеш видел впервые. И странным и загадочным показался ему этот сад.

Наконец, царь догадался: деревья не колыхались от ветра, не шевелилась на них листва.

Он дотронулся рукой до одного из деревьев и понял, что оно из камня. И листья — тоже из камня. И каменные плоды висят на нем.

И тогда Гильгамеш вспомнил слова старого жреца, ведавшего обучением царского сына:

— Прошедший под горами попадает в каменный сад. Там растут сердолики и лазуриты, они приносят плоды, вид их забавен и приятен. Там, в саду у пучины моря живет Сидури – хозяйка богов.

* * *

Сидури — хозяйка богов жила среди каменного сада на берегу моря, чтобы угощать богов брагой.

Боги ей дали кувшин, одарили золотой чашей. В кувшине всегда у нее пьянящий напиток, и когда спускается к ней кто-нибудь из богов, она рада поднести ему золотую чашу веселья.

Стояла она в саду рядом с домом, когда увидела дикого человека в шкуре льва, странно озирающего окрестности. Человек этот был в пыльных лохмотьях, щеки его ввалились, и необычная тоска исходила от него.

«Буйный убийца, устремленный куда-то в своем безумье, — подумала со страхом о нем хозяйка. — Она слышала от богов, что порой и зверей и людей охватывает странная болезнь — бешенство, и такие больные опасны, потому что не ведают границ своей злобы.

Хозяйка торопливо забежала в жилище, плотно закрыла дверь, задвинув засов.

Гильгамеш услышал звук задвигаемого засова и удивился.

Перед ним никогда не запирали дверь. В Уруке он был царем, а перед царем открыта каждая дверь.

— Хозяйка, зачем закрываться? — мирно спросил Гильгамеш.

— Или ты от меня убежала в свой дом и заложила засов? Во мне достаточно силы, чтобы ударив в дверь, сломать любые засовы. Не я не хочу этого делать, я уважаю чужое жилище. Я хочу всего лишь спросить у тебя дорогу.

Сидури, как и многие женщины, была любопытна. Она постояла молча, стараясь не дышать, за дверью, а потом не выдержала и спросила:

— Откуда ты взялся в моем саду, человек? Какая дорога тебя сьда привела? Или ты плыл морями, чтобы оказаться у моего дома? И куда ты решил направиться дальше? Здесь, в этом саду гуляют лишь боги.

— Я — Гильгамеш и правлю народом Урука. У меня был друг.

А еще я известен в миру тем, что победил Хумбабу и сразил другое злое чудовище — небесного быка, готового растоптать мой город. Быть может и до тебя дошли слухи о моих делах на земле.

Гильгамеш замолчал. Говорить через дверь было трудно. К тому же было ему неизвестно, знает ли хоть что-нибудь Сидури о жизни стран и народов.

— Про Гильгамеша я слышала! — выкрикнула из-за двери Сидури. — Он убил стража леса, Хумбабу, и перебил множество львов, тех, что живут на горных перевалах с другой стороны. Но ты на него не похож. Цари ходят гордо и величаво, у тебя же — поникшая голова и увядшее лицо. Такой человек не способен сразиться со львами. Я виу печаль в твоем сердце, я слышу тоску в твоем теле. Щеки твои так впали, что, скорее, ты похож на обычного мертвеца. Но и мертвецы еще никогда не бродили среди моих деревьев. Что же тебе надо, человек?

— Еще бы не быть печали в сердце моем! Я же тебе сказал, у меня был друг, мы с ним были как братья. Его звали Энкиду, возможно ты слыхала о нем. Он вырос в степи, жил вместе со всяким зверьем, а потом пришел в мой город и стал мне дороже брата. Вдвоем мы и победили Хумбабу, а еще сразили быка размером с гору, что свалился на наш город откуда-то сверху. Но Энкиду, он был здоров и молод, неожиданно заболел и умер.

Потому от тоски и ввалились мои щеки, потому и поникла у меня голова, что горюю я по ушедшему другу. Словно разбойник, я бродил по пустыне, прошел через горы, встретил людей-скорпионов, а теперь стою возле твоей двери. Нет мне покоя с тех пор, как умер мой друг, и хочу я найти своего родственника, Утнапишти, единственного из людей, которому боги дали вечную жизнь. Знаю, мне говорил когда-то учитель, что ты можешь указать дорогу к нему.

— Гильгамеш, я теперь поняла, куда ты стремишься. Только ищешь ты невозможного. Неужели тебе не сказали, что боги, создав человека, не дали ему вечной жизни. У тебя, Гильгамеш, другое дело. Вдоволь и вкусно ешь, справляй ежедневный праздник, очищай чаще тело водой, объятьями радуй жену и будь счастлив, когда дитя твое возьмет тебя за руку. Это – удел человека!

— Хозяйка, об этом я слышал не раз. Но я спросил о дороге к своему предку, Утнапишти. Плыть ли мне морем или идти пустыней? Ты лишь укажи путь, я преодолею все.

— Ох, Гильгамеш, ты задумал трудное дело, — и Сидура тяжко вздохнула. — Неужели тебе не сказали, что здесь через море нет переправы. Кроме Шамаша никто никогда тут не переправляется. И проходит путь по морю через воды смерти. И когда их достигнешь, что ты станешь делать? Потому не смей отправляться один по морскому пути. Сделай иначе. За каменным садом начинается лес. В том лесу охотится за змеем Уршанаби, корабельщик твоего родственника. У него есть особые амулеты, они, возможно, помогут. Отыщи его, повидайся, если он согласится, то тебя переправит. Если же скажет «нельзя», отправляйся назад.

* * *

«Другой дороги нет к Утнапишти», — эти слова прозвучали слаще, чем волшебная музыка.

Другой дороги искать и не нужно, если есть эта.

Гильгамеш сказал доброе слово хозяйке, а сам уже углублялся в лес на морском берегу. Сначала он решил, что обойдется без корабельщика. Достаточно найти его лодку, а уж переправится он как-нибудь и один.

Лодки не было. Уж не обманула ли ловкая женщина, чтобы спровадить его?

Гильгамеш брел по лесу, забыв о словах хозяйки, и тут на него с дерева бросился волшебный змей. Змей был огромных размеров, про таких ему лишь рассказывали. Расстели его шкуру — она бы соединила стороны площади. Тот же учитель говорил Гильгамешу, что встречаются змеи, способные задушить буйвола, льва. И главное, не попасть в смертельные его объятья.

Они долго боролись — богатырь и волшебный змей. В буйном неистовстве Гильгамеш разбил какие-то предметы, подвешенные к дереву. И лишь изломав их понял, что это и есть амулеты. Змея же он, изловчившись, задушил и отбросил тяжелое его тело под дерево.

Он вышел к реке, чтобы омыть свое тело после трудной борьбы и там увидел Уршанаби, спокойно плывущего в лодке.

Гильгамеш призывно начал махать руками. Корабельщик удивился и направил лодку к берегу.

— Откуда ты появился здесь, человек? – спросил корабельщик. — Что за демоны перенесли тебя в этот лес. Уж не демон ли и сам ты? Наружностью ты похож на тех, кто выходит из подземного мира. И скажи, зачем я нужен тебе?

— Я — не демон. Имя мое — Гильгамеш. Я правлю народом Урука, где помещается дом великого Ану, и пришел к тебе из своего города. Сам понимаешь, что путь мой был долог, через пустыни и горы.

— Тело твое иссохло, Гильгамеш, и на лице лежат тени. Но я поверю тебе, что ты — не мертвец и не демон. Так что тебе нужно, пришедший издалека? Но все же скажу тебе, что за царя и героя в этом грязном рванье тебя принять трудно.

— Мне уже говорили в пути, что не слишком похож я на живого человека. Но другим я быть не могу: по земле меня гонит печаль и тоска. Мой друг, бывший мне дороже брата, богатырь из степи, вместе со мной победивший злобное чудовище с ливанских гор, Хумбабу, разделивший со мной тяготы и радости жизни, неожиданно умер. Много дней я плакал над ним, не желая его хоронить, надеясь, что боги сжалятся над моею тоской и вернут его к жизни. И теперь в этом мире все мне напоминает о смерти.

Скажи, корабельщик, ведь ты знаешь дорогу к Утнапишти? Укажи мне путь и я отправлюсь один. Это мой родственник и я должен узнать у него тайну жизни и смерти.

— Теперь я поверил тебе, что ты царь Гильгамеш. Тот самый, о ком ветер разносит легенды. Но ты сам, Гильгамеш, только что отрубил себе путь. Ты думаешь, зря я выслеживал волшебного змея? Ты думаешь, зря повесил в лесу свои амулеты?

Змей пригодился бы нам живым, ты же зачем-то, впав в ярость, его задушил. И сломал мои амулеты. — Корабельщик сказал и надолго задумался. Он что-то подсчитывал в уме, загибая пальцы.

Чертил ногой путь. Потом снова заговорил: — Так и быть, попробую тебя переправить. Покажи-ка свой боевой топор.

Гильгамеш протянул оружие Уршанаби. Тот его осмотрел.

— Топор делали добрые мастера, — в наше время топоры были хуже, чаще из камня. — Корабельщик был доволен оружием.

— Углубись в лес и сруби своим топором сто двадцать толстых длинных шестов. Потом осмоли их, сделай лопасти и принеси ко мне.

— Корабельщик, зачем так много шестов? Они займут всю твою лодку! Чтобы их сделать, нужно немало времени. Нельзя ли нам сразу отправиться в путь?

— Сразу нельзя. Если сразу, то нам не видать твоего родича. А встречаться с твоим другом я пока не спешу. Иди, выполняй сказанное.

* * *

Гильгамешу пришлось подчиниться.

Сто двадцать шестов по пятнадцать сажен вырубил он в лесу.

Осмолил, сделал лопасти и принес к Уршанаби.

— Погрузим их в лодку и можно отправиться, — сказал корабельщик.

Вдвоем они столкнули тяжелую лодку в морские волны. Лодка заколыхалась, корабельщик взялся за весло.

Он пел протяжную песню о днях, когда всю землю покрывал океан и греб в открытое море. Ночью они плыли по звездам.

За три дня они проделали путь шести недель.

— Вглядись вдаль, Гильгамеш, — попросил однажды Уршанаби, — скажи, что ты видишь?

— Я вижу кругом только волны, — ответил Гильгамеш. – Но странное дело, мне кажется, волны эти не отражают голубизну небес, они отчего-то становятся все чернее.

— Так и должно быть, — проговорил корабельщик довольно.

— Мы на верном пути.

Они проплыли еще немного и приблизились к черной воде.

Кругом, на сколько видел глаз, вода была теперь лишь такой.

Голубая осталась вдали.

— Теперь будь внимателен, царь, — строго сказал корабельщик. — Отстранись от борта и возьми шест, один из тех, которые ты вырубал. Черные воды, которые нас окружают – воды смерти. Берегись, не тронь такую воду рукой! Отталкивай лодку шестом. Греби дальше от борта. И едва вода по шесту поднимется близко к руке, сразу его бросай, бери новый.

Так плыли они, и по команде Уршанаби Гильгамеш сменил второй шест, потом третий, пятый, десятый. Шестов становилось меньше, но вдали, там, где небо соединялось с водой в едва видимом облачке замаячила темная полоса.

— Это земля, — коротко объяснил корабельщик, — там хижина твоего предка. Смотри же, греби осторожно! Несчастья случаются чаще в конце пути.

Несчастья не случилось, но у Гильгамеша кончились шесты.

Сто двадцатый пришлось скоро швырнуть в волну, потому что брызги подбирались к руке.

Черные волны мертвой воды плескались о лодку. Земля была близко, Гильгамеш даже видел очертания хижины. И ему казалось, что рядом с хижиной стоит кто-то и смотрит на них из-под руки.

Но лодка не двигалась.

Тогда Гильгамеш поднялся. Развязал свой пояс, скинул облачение, натянул, словно парус в руках и почувствовал упругую силу ветра.

Он крепко стоял на ногах, держа свой парус в лохмотьях и дырах. Ветер нес их к берегу. И корабельщик проговорил:

* * *

— Теперь я поверил, что ты — Гильгамеш, — сказал корабельщик Уршанаби, — я убедился, что ты — не самозванец, а тот человек, которого упоминали боги, собравшись в хижине у Сидури. Скажу честно, сначала, когда ты позвал меня, всякие мысли про тебя забредали мне в голову. Посмотрим же, как встретит нас твой предок.

А предок Гильгамеша стоял рядом с хижиной в недоуменье.

Напрягая глаза, вглядывался он в море и видел то, чего быть не могло.

Он, оставленный богами на краю земли, окруженный мертвыми водами, проживший века в том месте, куда не мог приблизиться ни один живой человек, видел невероятное.

Уж сколько лет он сидел здесь на морском берегу возле хижины, слушая ровный плеск волн и глядя, как последние лучи солнца скрываются на границе воды и неба и еще некоторое время продолжают освещать мир снизу, словно бы из моря. Он любил смотреть на закат, думая ни о чем, и обо всем сразу. Не знал он, что стало с людьми после его спасения. Если боги удивились тому, что он сохранился, значит, других людей не осталось и на земле есть только он, его жена да корабельщик Уршанаби, перенесенный богами неизвестно куда.

С тех пор, как боги высадили его здесь, в жизни менялось немногое.

Он сам выращивал хлеб рядом с хижиной, жена каждый день размалывала зерно в ступе, каждый день разжигала очаг и пекла лепешки. Сначала он удивлялся тому, что проходят года, один ячмень сменяет на участке другой, и таких урожаев он вырастил уже сотню, а жена его не меняется. Потом он подумал, что и сам остается таким же, каким был, когда высадили его боги. Сначала считал он года, делал зарубки, но потом это занятие показалось ему пустым — надо ли считать время, если оно было, остается и будет всегда одним и тем же. Ведь тот, кто всю жизнь стоит на одном месте, не считает пройденные путь.

Если бы не жена, Утнапишти, возможно, забыл бы как выглядят люди. И, возможно, забыл бы человечий язык. Для разговора с ветром, солнцем и небом, для утренней беседы с

посевами не обязательны звуки человеческой речи, беседа с ними происходит иначе, без слов.

Давно он не думал о людях. А сейчас к нему приближался человек.

По волнам, гонимая ветром, двигалась лодка. Человек стоял в лодке, в руках он держал дырявый и ветхий парус. Лодка плыла к хижине Утнапишти.

— Жена, посмотри и ты на море, оставь свое хозяйство! — позвал он супругу. — Если не обманули меня глаза, происходит неведомое!

Жена Утнапишти оставила тесто, которое замешивала для новых хлебов, и, выйдя из хижины, встала рядом с мужем. Руки в тесте она держала от себя на расстоянии, чтобы не измазаться, и также как муж, принялась вглядываться в море.

Лодка была знакома. Когда-то Утнапишти вместе с корабельщиком сделал ее и погрузил на корабль перед потопом. Но не было на ней амулетов — волшебных знаков, призывающих милость богов. А тот, кто стоял в лодке — был чужим человеком.

Хотя, если вглядеться, то можно было подумать, что кого-то он очень напоминал.

— Кто же это, держащий странный парус в руках? Кем из богов он послан к нам? — спросил Утнапишти себя и жену.

Он всматривался в человека то справа, то слева и не находил ответа.

— Что понадобилось ему здесь? Неужели боги прислали его ко мне? Где корабельщик Уршанаби? Жена, вглядись же! Что за весть должен принести нам этот человек?

— Да вон же наш корабельщик! — жена первая разглядела Уршанаби и воскликнула радостно. — Сидит спокойно на дне ладьи и разговаривает с тем, кто держит парус в руках. А человек этот, который плывет к нам в гости… я поняла, на кого он похож. Он похож на тебя молодого! Помнишь, ты ушел далеко на охоту, тебя поранил зверь, ты отлеживался несколько дней, а потом слуги тебя несли на руках. Но чтобы не испугать меня, поблизости от дома ты потребовал, чтобы тебя поставили на землю и последние шаги сделал сам. Помнишь, это было вскоре после нашей женитьбы. Ты выглядел тогда точно также! Встреть же его, и кем бы он ни был, прими, как подобает гостеприимному хозяину.

Мы так давно не видели никого из людей. А я пойду, домешаю тесто и напеку свежих лепешек.

Давно она не плакала, супруга Утнапишти и сама удивилась, почувствовав слезы на глазах. Не вытирая их, она поспешила в хижину, потому что гостей положено встречать свежим хлебом.

Лодка приблизилась, гость и корабельщик соскочили на берег, к ним подошел и хозяин, молча они вытащили лодку на песок.

«Не стану спрашивать, кто он и что за дело его привело, — подумал Утнапишти, удивляясь странному виду гостя. – Наступит время, он сам обо всем расскажет.»

Но и гость смотрел на хозяина с удивлением. Гильгамешу казалось, что он видит отца. Таким, когда он сам был малышом, и Лугальбанда, старый, но могучий поднимал его высоко над землей.

Еще и потому Гильгамеш обратился к хозяину с особым почтением, словно заговорил с собственным отцом.

— Прости, что нарушил покой твоей жизни, — сказал Гильгамеш, склонив голову. — Я слышал о тебе с рождения, Утнапишти, и счастлив увидеть тебя живым и здоровым. Я же сам — твой дальний потомок, правнук твоих правнуков, правлю народом Уруку. Зовут меня Гильгамеш, я сын славного Лугальбанды.

— По виду ты больше похож на человека, вернувшегося из царства мертвых. С тех пор, как я живу здесь, прошло множество лет, и мир мог измениться. Я не знаю, как теперь сторожат ворота в царство мертвых, и если ты оттуда пришел ко мне — скажи сразу, так будет лучше.

— Я живой человек, хотя мог не раз и погибнуть на своем долгом пути к тебе.

— Хозяин, он не обманывает тебя, — вставил корабельщик.

— Он и в самом деле Гильгамеш, тот, что правит народом Урука.

Я слышал о нем разговоры богов, когда однажды, охотясь в лесу за змеем, забрел ненадолго в каменный сад и подошел близко к хижине Сидури.

— Кто бы ни был ты — мой ли потомок, или потомок другого человека, мне незнакомого, будь нашим гостем, — проговорил Утнапишти. — Вот моя хижина, в ней ты можешь передохнуть, ибо я вижу, что путь твой долог. И ты, корабельщик, ты отдохни тоже. Но скажи мне, Гильгамеш, какие страдания терзают твое сердце. Снова повторю, ты выглядишь так, как прежде не выглядели живые люди. Уж не говорю о твоем увядшем лице и поникшей голове, об изношенной одежде, какую в мои времена носили лишь нищие бездельники, но не цари. Я спрашиваю тебя о той тоске, которую ты носишь с собой.

Не она ли погнала тебя, Гильгамеш, по свету? Проходи же в хижину, спокойно располагайся, жена скоро принесет свежие лепешки, а пока ты можешь выпить свежей прохладной воды, и раскрой свои тайны.

* * *

— От тебя у меня нет тайн, Утнапишти, — ответил Гильгамеш и, пригнувшись, откинул циновку, висящую вместо дверей, чтобы войти в хижину своего дальнего предка.

Хижина удивила его убогим убранством, но ни слова он не сказал своему предку.

Так, как жил Утнапишти, в Уруке жили только безродные бедняки. На земляном полу лежала грубо сплетенная циновка. На стенах, слепленных из вязанного тростника с глиной, висел хозяйский инвентарь: каменные топоры, каменные ножи и каменные мотыги. Лишь ручки были у них деревянные, прикрепленные жилами.

Во второй половине хижины было возвышение, сделанное из камней и глины. Его устилали высушенные травы, а поверх лежал грубый кусок ткани, какими пользовались пастухи.

К этому ложу и пригласил Гильгамеша предок.

— Располагайся, жена принесет тебе питья.

Тут же вошла пожилая женщина с добрым лицом. В глиняном кувшине, неровном оттого, что был сделан он не на гончарном круге, а слеплен ладонями, она поднесла холодную чистую воду. И Гильгамеш выпил ее с наслаждением.

Потом он снял с себя меч, кинжал и протянул хозяину.

Хозяин с интересом стал разглядывать оружие гостя.

— Хорошие мастера делали рукояти твоих ножей, если сумели прорисовать столь тонкие узоры. Но ты передай им, когда вернешься домой, что нож — это не безделушка, не украшение, нож — это защитник, спаситель и кормилец, и его нельзя делать из золота. В наше время из золота делали серьги, браслеты, кольца, а ножи положено делать из камня. Ибо тверже камня может быть только камень. А золото — материал мягкий. Потому у нас и не делали длинных ножей. Камень, если он длинен, становится ломким.

— Некоторые у нас тоже пользуются инструментом из камня, особенно старые люди и пастухи. Но в городе мастера быстро изготовят из бронзы любой предмет. Была бы руда, да плавильная печь. Мой меч, который ты назвал длинным ножом, мастера тоже выплавляли из бронзы. А золотые украшения мы носим по-прежнему.

Гость сказал много непонятных слов, но Утнапишти согласно кивнул, словно знал это все давно.

— Я готов услышать твой рассказ, Гильгамеш, о ветрах, которые погнали тебя по столь дальнему пути.

И пока Гильгамеш подробно рассказывал о смерти друга и брата, о подвигах, которые совершали они вместе, о великой печали и надежде найти то тайное средство, что дает людям вечную жизнь, о приключениях и встречах во время скитаний, Утнапишти внимательно слушал, лишь иногда сочувственно вздыхал и вздымал руки к небу. В начале рассказа вошла его супруга, замерла и осталась почти не дыша, боясь неловким движением помешать Гильгамешу.

А когда Гильгамеш кончил, долго молчали они, и каждый думал о своем, сравнивал рассказ своего молодого потомка, изможденного скитальца, первого из людей, кто вошел к ним в дом за множество лет, со своей судьбой и своими скитаниями.

Наконец Утнапишти негромко заговорил:

— Напрасная тоска мучит тебя, Гильгамеш. Или ты не знаешь, что пределы несчастья и счастья выбирает для себя сам человек? Отбери у младенца глиняную игрушку — и он зарыдает от горя. Дай умирающему от жажды кувшин с водой, и он ощутит себя богачом. Несбыточные желания, прокравшиеся в сердце — вот что делает человека несчастным. И счастлив тот, кто их никогда не ведал. Ты же, Гильгамеш, решил сравняться с богами. На земле все смертно, бессмертны лишь одни боги. Ты ведь не желаешь стать небом или солнцем, ты знаешь: это недостижимо. Зачем же ты хочешь найти бессмертие? Ты забыл, что состоишь из людской плоти, а это значит, что ждет тебя судьба человека. Вспомни тот мир, в котором живешь, и еще раз подумай: есть ли в нем что-нибудь вечное? Навеки ли мы строим дома? Вечны ли травы, деревья, звери? Или вечен роскошный цветок? А сколько царей, возомнивших себя владыками мира, постигают лишь момент смерти, что в главном они равны самому жалкому из людей. Кроме богов нет ничего вечного на земле, они и определяют для нас наши жизни и наши смерти. Оставь свою погоню за непостижимым, Гильгамеш, и ты снова ощутишь радости дня.

Утапишти кончил и опять все долго молчали.

— Не затем я покинул свой народ, чтобы услышать совет, который в моем городе может мне дать любой из старейших.

Каждому младенцу с рождения внушают они, что первый его шаг на земле — это шаг к собственной смерти. Я знаю, что все на земле умирают. Все, кроме тебя. Ты, Утнапишти — ты ведь другой? Я смотрю на тебя и постоянно удивляюсь — ростом ты такой же, как я — не меньше, но и не больше. И сил в тебе столько же – пока я рассказывал о своих скитаниях, ты приустал и решил слушать лежа. Потом отдохнул и снова поднялся. Я мог бы даже побороться с тобой, не испугался бы. Но одно тебя отличает от меня и ото всех людей мира — твой вечная жизнь. Ведь ты не бог, ты — человек, но живешь вечно.

— Да, я живу вечно, — подтвердил Утнапишти и горько усмехнулся. — До тех пор, пока этого хотят боги.

— Затем и пришел я к тебе, чтобы узнать твою тайну. Для этого и пересекал я многие земли, бродил по горам, плыл по морю, чтобы увидеть тебя и убедиться, что ты — не выдумка слабоумных старцев. Теперь я знаю: ты, мой дальний предок по-прежнему жив. Расскажи, если это возможно, как сумел ты, земной человек, достичь вечности, за какие подвиги боги приняли тебя в свое собрание, как сумел ты сравняться с ними? Вот зачем я пришел к тебе. Поделись своей тайной со мной. Быть может и мне удастся совершить подвиг и я сравнюсь с богами, познав вечную жизнь. И тогда верну я в жизнь своего друга и брата, сделаю весь мой народ, всех жителей Урука вечными людьми на

земле.

Утнапишти молча переглянулся с женой и та негромко проговорила:

* * *

— Расскажи ему все, как было, — негромко проговорила супруга дальнего предка, и Утнапишти начал рассказ.

Он рассказывал долго. Неслышно входила и выходила из хижины жена, иногда замерев слушала слова супруга, утирала слезу, несколько раз заглядывал корабельщик Уршанаби, день сменился ночью, потом наступило новое утро — рассказ все продолжался. И чтобы записать его в тех словах, что говорил Утнапишти, тоже потребовался бы день, ночь и новый день. Ты же, о читатель этих строк, узнаешь только короткую запись того, что рассказал дальний предок великого царя Гильгамеша. Но и при чтении этой недолгой записи сердце твое забьется в волнении, ибо ты прикоснешься к великой тайне людей и богов, к той тайне, которая будоражит ум человека, какая бы бездна времени не отделяла его от описываемых событий.

— Я открою тебе, Гильгамеш, то, что хранится самими богами в секрете от многих. Но помни: чужую жизнь повторить невозможно, судьба — не одежда, ее нельзя примерить другому. И потому рассказ мой будет для тебя бесполезен, знай об этом заранее. Ты, как я понял, гордишься своим городом, который зовешь Уруком. А в мои времена на Евфрате такого города не было.

— Урук построил мой прадед, я же — окружил его кирпичной стеной, чтобы ни один враг не посмел…

— Я не знаю, что такое кирпич, из которого ты построил свою стену, по-видимому, это что-нибудь крепкое, похожее на камень. В мои времена города не окружали стеной, а стены дома лепили из глины и тростника. Я понял, что твой город слишком молод в сравнении с моим. И еще я понял, что люди на земле снова размножились и снова живут в городах. Одно время я считал нас с женою последними людьми, живущими на земле. Потом мне пришла мысль, что земля велика, и, как знать, не спасся ли кто-то другой кроме меня. Знаешь ли ты, что мой город тоже стоял на Евфрате и назывался он Шуруппак. Если он теперь в вашей жизни — не знаю.

— Этот город есть, я бывал в нем, люди города чтут твое имя, и мой народ дружит с народом Шуруппака.

— Когда народы дружат, они богатеют. Но только есть ли тот народ на земле, который я знал, скажи мне? Ведь города быть не должно — его смыл великий потоп, откуда же взяться народу?

Он тоже, скорей всего погиб. Великие боги во время потопа уничтожили всех людей на земле — так они мне говорили. Нас осталось лишь трое — мы с супругой да корабельщик. Потому и не знаю, о том ли ты городе говоришь, называя его Шуруппаком, быть может, это не мой город, а другой, о котором я прежде не слышал. Я живу здесь со времен потопа, так давно, что мог бы забыть обо всем, что было. Но великие боги, одарив меня долгой жизнью, не отняли память, и я помню все. Однако, скажу, что не знаю, где находится твой урук, если ты и вправду оттуда. Я также не знаю, почему ты уверен в нашем родстве.

— О твоем городе я говорю, Утнапишти. Люди во время потопа погибли не все. Уцелели пастухи, забредшие в горы, выжили те, кто уцепившись за деревья, вырванные с корнем, носились по волнам. Люди мало знают о тех днях, потому что память недолговечна, а письменные знаки еще не существовали. Но и после потопа боги не раз обращали к нам свою милость, помогли отстроить новые города и твой — тоже. И сам подумай: зачем моим отцу, деду и прадеду называть тебя предком, если они могли выбрать любого другого. Но они называют тебя. Во мне течет также и кровь великих богов, и имя твое я не опозорил.

— Ты рассказываешь странные вещи, когда-нибудь мы поговорим с тобою о них. Я рад, что боги просили людей, если все, сказанное тобою здесь — правда. И все же мой город – не тот, который ты видел. Он был самым древним и потому самым близким к богам. В моем городе сохранялись дома, в которые, по рассказам стариков, запросто заходили боги и беседовали с их жителями. О том передавалось немало историй. Но однажды боги, сотворившие людей, замыслили с ними покончить. А все оттого, что люди стали самонадеянны, забыли о законах, данных богами, пытались жить по-своему, а многие стали столь глупы и наивны, что решили считать себя равными богам. Я не раз указывал жителям своего города на опасные их заблуждения, но они лишь отмахивались от моих слов. Великие боги долго терпели людские глупости, но даже терпение богов не безгранично. Тогда-то они и собрались на совет.

— Постой, — прервал неожиданно самого себя Утнапишти, — я рассказываю середину этой истории, но знаешь ли ты ее начало? — верховный жрец и царь Урука в детстве делжен получить от своих воспитателей всю мудрость черноголовых. При посвящении он узнает тайны, которые ведомы лишь царям. Думаю, что среди них есть и твоя история. Я знаком с такими таблицами, которые кроме меня и моей матери великой Нинсун не читал никто более.

Мне передал их отец мой, сам Лугальбанда. Про него же говорили, что он познал все тайны мира.

— Не слышал о тех людях, имена которых ты мне назвал. Но в словах твоих я различил уважение к ним и готов их уважать тоже.

— Это были великие люди, Утнапишти. Теперь они стали богами.

— Ты слишком молод, Гильгамеш. Где это видано, чтобы земной человек после жизни становился богом? Но я слышу в словах твоих упорство и потому не стану с тобой спорить. Я очень давно живу, успел по много раз подумать о каждом явлении мира и меня не волнуют такие пустяки, как поиски правды.

Когда-то я понял, что в любом слове, произнесенном вслух, перемешаны правда и ложь. С тех пор я успокоился. Однако, замечу, что нет на земле человека, который мог бы познать все тайны мира. Боюсь, что и бога такого нет тоже.

— В своем городе я не раз слышал это от старцев, но они были всегда неправы.

— Не будь самонадеян. Правый сегодня не обязательно останется правым и завтра. Но ты сказал мне о каких-то тайных таблицах. В мои времена у нас не было такого слова.

— Таблицы, на которых знаками можно записать все человеческие знания.

— Зачем они? Или у вас, черноголовых, ослабла память, и вы теперь не в состоянии запомнить знания наизусть?

— Наизусть мы тоже запоминаем. Но как передать слово на расстояние, если не при помощи таблицы? Как передать наставления внукам, если человек умирает, не дождавшись их появления? А как передать любовное послание — не заставлять же слугу заучивать сокровенное слово? Как сохранить надолго в памяти торговый договор, приговоры суда?

— Очень вы стали суетны, люди, — с неодобрением отозвался Утнапишти. — В мое время жили проще и легко обходились без ваших таблиц. Но скажи мне, кто из богов покровительствует твоему городу?

— Сам великий бог Ан и сама великая богиня Иштар. Мне же покровительствует мой предок, великий Шамаш.

— Что ж, тогда я тебе раскрою одну из тайн, которые мне доверили боги. Это будет рассказ об Адапе. Он стоял на границе жизни и смерти. Как и ты, он желал вечной жизни.

* * *

— Как и ты, он желал вечной жизни, но промахнулся, — проговорил Утнапишти, ненадолго задумался, а потом продолжил свою историю.

— Когда боги создали первых людей, они расселили их в пяти городах. Некоторые старики уверяли меня, что черноголовые приплыли с острова счастливой жизни Дильмун. Будто бы там все плоды мира росли сами по себе и стоило протянуть руку, сорвать ароматный плод, как ты был уже сыт. Протянуть руку и сорвать плод — такова была единственная работа у людей на том острове счастливой жизни. Я на том острове не был и пересказываю то, в чем уверяли некоторые старцы моего города. Когда однажды я обдумывал их рассказ уже здесь, я вдруг понял, что жизнь у тех людей походила на жизнь обезьян. Однако, обезьяну подстерегает немало зверей. На том же острове не было ни зверей, способных напасть на человека, ни болезней, которые укорачивают его жизнь. Не спрашивай меня, почему черноголовые покинули столь счастливую землю, где проходила их жизнь без тревог и забот. Я и сам задавал себе этот вопрос не раз. Потому мне и трудно поверить россказням старцев. Я мог бы спросить у богов, когда однажды они собрались вокруг меня и решали, что делать со мною, но и мне и им было тогда не до праздных вопросов.

— У нас об этой земле знает каждый, кто учится в школе, но считают, что там жили одни лишь боги, — вставил Гильгамеш.

— Ваши знания — всего лишь осколки от тех, что были даны нам богами, когда боги часто посещали наши жилища. Я хотел рассказать тебе про первых людей и Адапу — того, кто так же как ты захотел вечной жизни. Так знай же: первые люди были неопытны и наивны, как дети.

* * *

Первые люди были неопытны и наивны, как дети. Боги расселили их вдоль великой реки в пяти городах. Там, где воды великой реки впадают в соленое море, они поставили город Эриду.

Житель Эриду, плывший вверх по реке, однажды мог добраться и до моего Шуруппака. Для себя они основали город Ниппур, и все черноголовые знали — это город богов, и ни один смертный в него не входил.

Великий бог Энки, мудрейший из богов, не оставил людей без помощи. Он сделал для них нового человека из глины и дал ему имя Адапа. Люди не умели и не знали ничего. Адапа — умел и знал все, что необходимо для жизни и даже больше. Рядом с людьми он был как бог, и лишь рядом с богами – земным человеком.

Великий бог Энки считал его сыном, бог продолжал давать ему умные советы и обучать всевозможным ремеслам.

Лишь одним достоинством Энки не решился наделить своего сына — это достоинство и отличает богов от людей – вечной жизнью.

Адапа жил в городе своего отца, в Эриду и обучал горожан правилам жизни. Вместе с одними он провел первые борозды и посеял зерна, с ними же убрал колосья. С другими — он вылепил твердые глиняные жернова и смолол первую муку. С третьими — вылепил печи, приготовил тесто с четвертыми, а с пятыми напек первые лепешки. Каждый житель, беззубый старик и малый ребенок, все получили лепешки от первого урожая, все испробовали изумительный вкус свежего хлеба и поняли, что лучше этого вкуса нет ничего на земле.

Пахари и пекари разошлись из Эриду по другим городам и скоро в каждом жилище запахло горячим хлебом.

Но великий Адапа, мудрейший среди людей на этом не остановился. Каменным топором он срубил дерево, росшее на берегу реки.

Те, кто смотрели, как врубается в огромное дерево своим каменным топором Адапа, недоумевали: так ли мудр он, если занялся пустым бесполезным делом.

Но Адапа в ответ только смеялся. Он снял со ствола кору и выдолбил сердцевину. Потом нарезал каменным ножом тростник, росший повсюду и несколько дней плел из него что-то для всех непонятное.

— Это весло, — объяснял горожанам Адапа. — Я выдолбил лодку и сяду в нее, как только закончу весло. В лодке я поплыву по морю и добуду нам вкусную пищу, — так сказал мне сам великий Энки.

— Несчастный! — говорили между собой жители города. — Все, что плавает в соленом море, должно быть соленым. Зачем нам соленая пища, кто ее станет есть! И кто знает, какие чудовища живут в глубинах моря, как бы адапа не стал пищей для них!

Но Адапа лишь улыбался, распевал песни и заканчивал свое весло. Потом он попросил, чтобы кто-нибудь помог ему столкнуть лодку в воду, но никто не приблизился — кому хочется отправлять человека на верную смерть.

Адапа спихнул лодку сам. Погрузил в нее сеть, которую сплел из тростника, оттолкнулся веслом от берега и волны великой реки понесли его в море, туда, где в глубинах стоял дворец самого великого Энки.

Горожане смотрели на удаляющегося Адапу и растерянно качали головами. Его лодка быстро стала еле заметной точкой, и многие думали, что больше его не увидят.

Но к вечеру Адапа вернулся. Лодка, нагруженная большими живыми рыбами, тяжело причалила к берегу. Теперь уж многие помогали вытаскивать ее на берег. Многие помогали ему и развести огонь и жарить на огне рыбу.

А когда запах жареной рыбы разнесся по всему городу, дома опустели, потому что жители их собрались вокруг Адапы, он же каждого накормил досыта.

С тех пор уж никто не сомневался в словах и поступках Адапы. Черноголовые убедились, что мудрее его нет на земле человека. Рассказы о нем переходили из города в город и достигли моего города, Шуруппака.

Но однажды случилось несчастье.

В тот раз Адапа снова плавал в лодке по морю и ловил для жителей рыбу. Море было спокойным, гладким. Но неожиданно бешеный южный ветер, который часто любил забавляться своею безумною силой, налетел на Адапу, опрокинул его лодку и накрыл огромной волною.

Под тяжестью вод Адапа, обессиленный, задыхающийся оказался в морской глубине, там, где стоял дворец отца его, великого мудрого Энки. Вид дворца придал ему сил, и он вышвырнул на поверхность и услышал торжествующий рев ветра.

— Не пойму, разве я мешал тебе летать над землею, разве я ставил тебе преграды? Почему же ты мешаешь мне плыть по морю?

Это море принадлежит отцу моему, и я могу плавать здесь всюду, где пожелаю. Я хочу наловить рыбы и накормить горожан, не мешай же мне!

Но в ответ ветер взвыл еще свирепее и яростнее. А новые волны, словно горы, надвинулись на Адапу, в надежде сделать его послушной безжизненной игрушкой.

Но Адапа взлетел на гребень самой высокой волны, ухватил ветер за крепкие крылья и изломал их.

Со стонами и причитаниями спрятался ветер в своем доме на краю земли и не переставал семь дней жаловаться на Адапу каждому, кого видел.

Стоны и жалобы достигли самого великого Ана, спокойно и безмолвно наблюдавшего за жизнью земли с высоты. Он послал вестников, спросить у ветра, о чем он там причитает и почему не летает над землею уже несколько дней. Вестники переговорили с ветром, вернулись к великому богу и передали ему слова жалобы:

— Наглый человек по имени Адапа из города Эриду, тот самый, кого Энки называет своим сыном, посмел изуродовать крылья ветру, и южный ветер лежит в своем доме, передвигается лишь ползком, не в силах подняться к небу.

Великий бог разъярился. Не для того были созданы люди, чтобы нарушали они мировой порядок, созданный богами.

— Приведите сюда этого человека! Он, ничтожный, посмел совершить поступок, за который наказывают даже богов. Я сам хочу судить его! Где этот человек?

* * *

— Человек тот стоит на площади и кормит горожан жареной рыбой, — ответили вестники великого бога.

— Однако, он не так ничтожен, если заботится о пропитании целого города! — удивился Ан. — Призовите его ко мне.

Мудрый Энки гордился, что на земле у него живет столь смелый и находчивый сын. Иногда на встречах с богами, выпив небесной сикоры, он похвалялся им. Но, узнав о повелении бога небес, он взволновался. Поднявшись из бездны, он посетил храм, который в его честь под руководством Адапы построили жители Эриду. В храме он уединился с Адапой и стал давать ему наставления.

— Если мой отец призывает тебя, надо немедленно отправляться на небо. Однажды ты молил меня о бессмертии. Я ответил тебе тогда, что могу многое, но бессмертие, вечную жизнь подарить не могу. Великий Ан может и это. Вот случай, который решит твою судьбу. Оденься в темные траурные одежды.

Только что землю покинули Думузи и Гишзида, но никто из людей об этом пока не догадываются. Они тебя встретят у великих небесных ворот, и ты скажешь им, что сердце твое переполнено тоскою. Твоя тоска растрогает их и они станут твоими заступниками перед великим Аном. Когда ты встанешь у подножия его трона, будь спокоен, почтителен, мудр и осторожен. Каждое слово великого бога проверяй своим разумом. Боги любят загадки и в тайный смысл этих загадок проникнет не всякий. Смотри же!

Он предложит тебе отдохнуть, но ты не поддавайся. Возблагодари, однако откажись. Сон, как ты знаешь, это — подобие смерти.

Отец предложит тебе угоститься — воздержись. Угоститься ты сможешь и дома. Небесная пища для людей не пригодна. Небесный хлеб станет тебе отравой, небесный напиток — водою смерти.

Если же Ан решит отпустить тебя с дарами домой, прими их благодарно. А больше всего бойся его разгневать. В гневе отец мой страшен даже богам. Иди же скорее на небо!

Адапа все сделал так, как советовал мудрый Энки. Торопясь, он закутался в темные траурные одежды и приблизился к небесным воротам. У ворот его встретили Думузи и Гишзида.

— Человек, почему ты оделся в траур? — спросили они удивленно.

— В чем же мне ходить сегодня, если люди лишились двух великих божеств. Или вы не знаете, что пропали Думузи и Гишзида? Я скорблю и нигде не найду утешения.

— Скорбь твоя нам понятна, человек. Но не удивительно ли, что простой житель земли проник в тайны богов! Божества, имена которых ты назвал, знакомы и нам, и мы тоже скорбим из-за их ухода с земли, пойдем же, мы проводим тебя к трону великого Ана, — проговорили Думузи и Гишзида.

Адапа последовал за ними, так и не догадавшись, что разговаривает с теми богами, из-за которых окутал себя в скорбные одежды.

В этом месте рассказа Гильгамеш не сдержался и прервал дальнего предка.

— Скажи, Утнапишти, разве Думузи и в твои времена покидал землю? Разве он не пас небесный скот, разве он не сидел на троне в моем городе с тех пор, как женился на прекрасной и великой богине Иштар? Разве он не покинул землю после того, как Иштар несчастливо спустилась в подземное царство. В моем городе каждый жрец, весь народ знает эту историю о том, как прекрасная дева Иштар пожертвовала своим мужем и отправила его вместо себя в царство умерших.

— Не знаю, что там говорят жрецы в вашем городе. Поступки богов непостижимы для человеческого разума и не нам, земным жителям их толковать, — ответил Утнапишти. — В мире слишком много историй, смысл которых непонятен никому из людей и потому надо принимать их со спокойным достоинством, а не рвать на себе одежды от отчаянья и бессилья, от того, что не можешь проникнуть в их смысл. Итак, ты прервал меня на том, то Адапа отправился к трону великого Ана.

* * *

Величайший из богов, породивший множество младших божеств возвышался на троне, и Адапа чувствовал себя у его ног мелкой песчинкой.

— Почему ты, земной человек, посмел поднять руку на божество? Такого не было прежде в мире! Как посмел ты сломать крылья Южному ветру? Или ты, ничтожество, забыл о том, как должен вести себя смертный с богами?

Страшен, громаден был бог небес. Голос его заполнил пространство. Но Адапа не испугался. Он чувствовал свою правоту.

— Великий бог, прости меня, если я скажу что-то не так, я всего лишь простой человек. Но у меня есть сердце и когда меня несправедливо обидят, оно наполняется гневом. Я сидел в лодке посреди моря и ловил рыбу для жителей города. Южный ветер неожиданно набросился на меня, опрокинул лодку и начал меня топить. То, что для него лишь забава, для меня — погибель. Я просил его оставить меня в покое, но он продолжал свое. Что мне оставалось: я поднялся на гребень волны и наказал обидчика.

Прости меня, но скажу тебе честно, что случись такое же снова, я поступил бы также. Вы, великие боги, одарив человека жизнью, поселили в его сердце и страсть эту жизнь сохранять.

— Не думал я, что люди так быстро научатся рассуждать! — удивился великий бог. — Было бы еще лучше, если бы перед лицом богов они говорили лишь правду.

— Верь ему, верь, наш отец! — воскликнули Думузи и Гишзида.

Они встали у трона позади Адапы и продолжали:

— Каждое его слово — истинно. Мы сами удивляемся мудрости этого человека.

— С мудрецом всегда приятно поговорить, — отозвался успокоившийся Ан. — Но ни разу я еще не беседовал с мудрецом из людей. — И бог с улыбкой посмотрел на Адапу. — Я и сам почувствовал зерна мудрости в твоих объяснениях. Ты говоришь, ветер напал на тебя первым. Тогда это послужит ему уроком. Не пугайся, человек, я не стану тебя наказывать. Но у тебя слишком усталый вид, я же хочу побеседовать с тобой о многом. Мне интересно поговорить с мудрым человеком. Только сначала отдохни. Вот ложе, приляг на него. Когда выспишься, мы с тобой побеседуем.

Адапа и в самом деле устал. Но он помнил советы Энки. Сон легко переходит в смерть. И потому ответил смиренно:

— О великий бог наш, я не хочу спать, да и разве возможно заснуть спокойно, зная, что находишься в обществе бога. Я дорожу каждым мгновением беседы с тобой.

— Ответ твой разумен. И если ты не можешь заснуть, тогда хотя бы садись здесь и мы с тобой продолжим беседу.

«Нет, и сидеть мне нельзя», — быстро подумал Адапа и ответил:

— У нас, у людей не принято, чтобы даже сын садился в присутствии своего отца, как же я посмею сидеть в присутствии бога!

Великий Ан был изумлен мудрыми ответами этого человека.

Человек не трясся перед ним от страха, не лепетал маловразумительно, словно младенец, полный почтения к богу, он держался достойно.

«Зачем же мой сын Энки придумал такое? — подумал он. — Надо ли было вкладывать могучее мудрое сердце в жалкое нечистое земное человеческое тело! Я вижу, что этот человек способен постигнуть не только тайны земли, но и тайны богов. Как же эти познания вместятся в его смертное тело? Такой человек достоин бессмертия».

— Скажи мне, Адапа, хочешь ли ты вечной жизни? – спросил великий Ан с той же доброй улыбкой.

— На земле нет человека, который бы не желал того, о чем ты говоришь, но лишь редкие смеют в этом признаться.

«И в самом деле, он так мудро разговаривает и ведет себя, что достоин бессмертия», — снова подумал Ан.

— Своими познаниями ты уже почти сравнялся с богами, — сказал он, — чтобы совсем стать рядом с ними тебе не хватает лишь вечной жизни. Я могу подарить ее: попробуй моего угощения.

Здесь хлеб жизни напиток жизни. Не бойся, я рад тебя угостить.

Адапа уже потянулся к божественному угощению, но в последний момент вспомнил советы того, кого с гордостью называл своим отцом: «Пища богов для людей непригодна. Небесный хлеб станет тебе отравой, небесный напиток — водою смерти».

— Нет, великий бог, небесная пища не для людей и я не смею к ней прикоснуться.

«Как жаль, а я уже решил, что он может проникнуть во все тайны мира, — подумал Ан. — Но я предложил ему бессмертие, а он, заподозрив обман, отказался. Значит, он не столь мудр, как кажется. А я чуть не уравнял его с моими богами. Хотя, быть может, познания его так велики, что он отказывается от любых благ. Тогда он все же достоин стать рядом с богами. Проверю, примет ли он блага земные».

— Человек, что бы я ни предлагал тебе, ты отказываешься принять. Возьми же совсем немногое, в подарок. Здесь небесное душистое масло — елей и чистая одежда из тех, которые носят боги.

Ан ждал: быть может, человек откажется принять и это, не накинет на плечи белую одежду богов, чтобы стать похожим на них. И тогда это слабое человеческое тело, отказавшееся от всех земных соблазнов, все же он сделает бессмертным.

Но Адапа радостно принял подарок. Сбросив траурные одежды, он стал умащать себя небесным елеем, потом гордо облачился в белоснежные тряпки, решив, что так-то он и сравнялся с богами.

Но с сожалением смотрел на него Ан.

— Нет, человек, я ошибся в тебе, чуть не решив подарить тебе вечность. Ты отказался от пищи богов, испугавшись отравы, но она была настоящей. Зато, умастив свое тело, ты радостно принарядился. Боги же равнодушны к своим одеяниям – они спокойно могут показаться то в рубище, то в одежде воина или пахаря — им принадлежит весь мир и потому подобные мелочи их не взволнуют. Тебе оставалось протянуть лишь руку и ты получил бы бессмертие. Но мудрости твоей не хватило на это движение.

— Великий бог! — начал было оправдываться Адапа. – Я выполнял лишь советы своего отца. Разве может человек нарушить повеление бога?

— Ты правильно сказал: человек не может нарушить повеление бога. И потому он останется человеком, — проговорил Ан и равнодушно отвернулся. — Верните его на землю. Я не буду его наказывать, пусть пока поживет и кормит свой народ рыбой.

Такую историю рассказал Утнапишти, а рассказав, замолчал надолго.

— Не знаю, много ли ты понял из этой истории, человек по имени Гильгамеш, — проговорил он наконец.

— Твоя история так проста, что ее нетрудно понять! — удивился Гильгамеш.

— Я уже говорил тебе: ты слишком самонадеян.

* * *

— Ты слишком самонадеян и пока не умеешь за внешним звучанием слов видеть их сокровенный смысл. Что же, буду рассказывать дальше. Адапа прожил долгую жизнь, но умер, как обычный смертный. Люди же, изучив ремесла, прокопали каналы, засадили землю и стали жить в благоденствии. Что нужно богам: чтобы черноголовые собирали для них плоды земли. Плодов становилось все больше, а чем больше было плодов, тем больше становилось людей. И тогда кое-кто из богов встревожился: если люди заполнят всю землю, они станут огромной силой и, как знать, не наступит ли день, когда богам будет с ними не справиться. Чтобы уменьшить число людей, боги придумали хищников, зловредных змей, пауков. Иногда они насылали на людей болезни.

* * *

Боги часто спорили, как быть с людьми. Одни – предлагали снова превратить их в глину. Комья глины, подсохнув, рассыпались бы в прах, и лишь ветры носили бы по земле воспоминания о людях.

Старшие боги этого допустить не могли.

Да и люди нужны были богам не меньше, чем боги людям. Кто, как не люди, приносили в их храмы плоды земли?

Но прошли времена, и люди сами придумали себе наказание.

Люди придумали войны. Не знаю, есть ли войны у вас, но у нас их стали вести постоянно. Кто из богов подсказал первыми и какому городу — забыл даже я. Города воевали друг с другом: чей бог главнее, чей народ благороднее. Благородным считал себя тот, кому удавалось больше поубивать черноголовых из другого города. Люди клялись именами богов и забыли зачем они существуют. Шайки убийц плавали в лодках по великой реке, такие же шайки бродили по суше, и заснув вечером, обычный житель не был уверен, что утром проснется живым.

Это бедствие привело и другое. Люди стали завистливы, принялись воровать друг у друга вещи, люди привыкли к обману, прочим жестоким и злым делам. Злые мысли, злобные речи накрыли наши города, словно густой туман, и в этом тумане было уже не разглядеть доброго лица.

Много раз пытался я собрать горожан, много раз пытался рассказывать им об истинных правилах жизни. Они лишь насмехались надо мной. Люди отвернулись от божественных правил, но и боги отвернулись от них.

Боги долго совещались, как поступить, и надумали смыть людей с земли, как хозяйка смывает грязь.

Ан и Энлиль взяли клятву с богов, что никто не расскажет о тайном замысле, и ни один человек не спасется. А после потопа боги быть может наделают новых существ, или новых людей не столь слабых волей, глупых рассудком и грязных мыслью.

Но великий Энки знал обо мне и решил, что меня спасет.

Среди ночи, когда горожане, устав от своих безобразий, наконец, приутихли, приблизился к моей хижине, слепленной из глины и тростника. Он не нарушил клятву, потому что говорил не со мной. Он разговаривал со стеной моего дома.

— Стенка, стенка, — шептал он, — и ты, тростниковая крыша, слушай внимательно, и ты, хижина-хижина, все запомни.

Житель Шуруппака, сын Убартуту, спешно сноси свое жилище и принимайся строить корабль. Забудь о своем богатстве, спасай свою душу. Тот корабль, который ты станешь строить, пусть будет четырехугольным. Пусть ширина и длина у него станут равны. И не забудь накрыть его крышей, так, чтобы сверху не попала и капля воды.

Утром, проснувшись, я услышал от каждой стены моего дома один и тот же шепот, одни и те же слова:

— Немедленно строй корабль!

Сначала я не поверил стенам своего дома и решил жить, как обычно. Снова пытался остановить людей, задумавших злые дела, пытался пресечь злобные речи, стыдил за грязные мысли. Все, как и прежде, было впустую.

Вернувшись домой, я снова услышал речи, обращенные ко мне.

Тут-то я понял, что это — повеление самого великого Энки, и обратился к нему с мольбою:

— Великий! Я исполню все твои приказанья, но объясни, что мне сказать народу и старцам.

— Скажешь, что Энлиль не питает любви к тебе. Что от гнева его ты хочешь удалиться, покинуть город и плыть к океану, к владыке бездны, самому Энки. Скажи им, что над ними прольется обильный дождь и всюду будет богатая жатва.

Едва засияло новое утро, я собрал горожан у великой реки.

На свободном пространстве, на ровной земле под моим руководством начертили чертеж. Сто двадцать локтей в длину и сто двадцать локтей в ширину было отмерено. И тут же, люди понесли бревна, другие навалили горы тростника, даже дети носили смолу. Весь город спешно строил корабль. От имени Энки я обещал им небывалый обильный дождь и богатую жатву.

Каждый день слуги пригоняли быков и овец к берегу, резали и разделывали их и тут же в больших котлах готовили пищу работникам. В кувшинах не успевали подносить сок ягод, сикеру, и я поил ими народ, как речною водой. Люди пировали, словно в новогодний день, и эти пиры происходили ежедневно после работы.

Великий Энки торопил меня, и тогда я решил не бросать работы с наступлением ночи. Я приказал разжечь костры вокруг стройки, а между ними поставить факелы.

Через пятеро суток были видны уже обводы гигантского судна. Такого корабля никто прежде не строил и люди спрашивали, уж не собираюсь ли я захватить в него весь свой город?

Как и велел мне Энки, я заложил внутри корабля шесть палуб, разделил дно на девять отсеков. Умелые плотники каменными топорами из хорошего бревна вытесали туль.

Я продолжал торопить работников. Пока одни сносили снаряженье в корабль, другие плавили в печах смолу, смешивали ее с елеем и горячим составом обмазывали борта, крышу.

Наконец, корабль был готов и стоял на суше, возвышаясь над городом. Жители спрашивали меня, как же я спихну его в воду.

Корабль был готов поздно вечером, и мы долго толкали его, но сдвинули ненамного. Я и сам не знал, как мне быть, и уже думал что если не начнется обещанный богом потоп, то стану посмешищем в глазах черноголовых на все времена.

Мне было жаль моих горожан. В дружной работе они сделались лучше, и я просил великого Энки сохранить им жизни тоже. Но эта просьба моя была безответной.

Ночью, как и велел мне великий бог, я погрузил на корабль все имущество, перевел домашний скот, степных зверей, птиц.

Взял лучших из мастеров — только их и позволил забрать Энки, поднял всю свою семью, и тут наступило утро.

Но не утро пришло вслед за ночью, а новая ночь.

Едва я последним взошел на корабль, как светлый свод небес заслонила огромная туча. Туча накрыла весь город, внутри ее полыхали молнии, дымились черные клубы.

Поспешно я закрыл дверь корабля и засмолил ее.

Тут же обрушились потоки воды. Сидя в запертом корабле, я услышал ужасающие крики людей и животных, но ничем не мог им помочь. Скоро корабль закачался на волнах, и я понял, что его не нужно спихивать в реку. Река сама пришла к нему. И еще я понял, что за обильный дождь и небывалую жатву обещал горожанам Энки.

Несчастный мой народ! Успел ли он понять, за что наказан богами. И если ты говоришь, что кое-кто спасся, то значит, так захотели боги.

Но сами они испугались того, что наделали.

На корабле была отдушина, куда не мог попасть дождь и я попытался высунуть голову, чтобы увидеть, что делается снаружи.

В то же мгновение сердце мое оцепенело от ужаса.

Все — и землю и небо накрыла темная мгла. Сверху доносился бесконечный страшный гром и словно факелы, в разных концах одновременно вспыхивали молнии. В их свете я разглядел неясные тени тонущих домов. Людей уже не было. Казалось, горит и раскалывается все пространство. Отдушину пришлось тут же крепко закрыть, потому что огромные волны стали бросать корабль, как песчинку.

Внутри корабля ревели животные и стонали люди.

Многие боги сами испугались того, что наделали, собрались вокруг своего отца, великого Ана, на небе, дрожали от страха, а некоторые кричали и плакали.

Наконец, буря утихла и снова мир осветил великий Шамаш. Я открыл лаз и вышел на верхнюю палубу корабля. Мой корабль, словно щепка, плыл по огромным волнам безбрежного океана. Лишь один островок торчал из воды, и я понял, что это — гора Ницир.

Я приказал корабельщику направить корабль наш к ней, он исполнил приказ, корабль пристал к вершине горы, но я не знал, что стану делать дальше, а совета спросить было не у кого.

Тогда я выпустил из корабля голубя. Я надеялся, что полетав над волнами, он отыщет сухую землю, куда можно будет пристать, чтобы принести жертвы богам и построить жилище. Нам хватило бы небольшой хижины — ведь кроме нас с женой и корабельщика других людей не было.

Голубь долго летал и вернулся назад. С высоты своего полета землю он не увидел.

Но я не успокоился и на другой день выпустил ласточку.

Воды на земле убывали, легкий пар поднимался от океана к небу, и я надеялся скоро сойти на землю.

Но и ласточка вернулась на корабль ни с чем.

И тут я не успокоился и на третий день выпустил ворона.

Гора, едва торчавшая в первый день из воды, возвышалась над моим кораблем, и я понял, что мы скоро сойдем на землю.

И точно, ворон, слетав куда-то, нашел там для себя немало пищи, прилетел назад сытый и радостно каркал.

Скоро я был на берегу и сразу стал строить жертвенник богам.

Вокруг меня были тишь и покой, рядом журчал ручей, кругом на плоской, как крыша, равнине быстро зазеленела трава. А я стоял на коленях и плакал.

Вдали кое-где валялись куски глины, слегка напоминавшие человеческие тела. И я не сразу догадался, что глиной этой были недавно люди. Боги, вылепив их из праха, вновь превратили в прах.

Что же — им дано решать судьбы людей, а людям — исполнять решения.

Я поставил четырнадцать курильниц, в их чаши наломал мирта для аромата, тростника, чтобы пламя быстро схватилось, и кедра, чтобы был у огня жар. Добыв огонь, я зажег светильники один за другим.

Запах воскурения стал подниматься к небу, и боги скоро почувствовали его.

Сначала они поразились. На земле кто-то в их честь приносил жертву. Растение жертв не приносит. Зверь и скот не способны на это. Значит, на земле есть человек.

Боги, один за другим, стали слетаться к жертвенникам. А я, испугавшись, укрылся на корабле.

Впервые я видел вблизи великих богов. Я ведь не удержался и смотрел в щелку отдушины. Да и какой смертный сможет себя удержать, не взглянет хотя бы в щелочку глаз напрекрасную повелительницу Иштар!

Боги продолжали обсуждать между собой страшные дни потопа.

— Я этот ужас во веки веков не забуду! — говорила Иштар.

— И пусть не подходит к жертве Энлиль, это он по недомыслию все нам устроил, он решил истребить наших людей.

Многие боги слушали ее и согласно кивали.

Но тут появился владыка воздуха великий Энлиль. Он гневно смотрел на богов и принялся их расспрашивать:

— Какая это душа спаслась? Где она? Кто из богов нарушил клятву и выдал человеку нашу тайну?

Боги молчали, хмурились. И вместе с ними снова стало хмуриться небо. И тут я понял, отчего говорят: «Когда улыбается бог, улыбается день».

— Уж не устроить ли мне новый потоп? грозно спросил Энлиль. — Или мы не решили, что никого из прежних людей на земле оставлять не будем?

Я понял, что скоро и моей жизни придет конец и лишь радовался, что жена и дети не стоят рядом со мной у отдушины и не наблюдают за разговором богов. И уже готов был просить наших владык, чтобы они покончили с нами быстрей, не причиняя особенной боли.

Но тут заговорил Нинурта, бог войн, тот, который вел народы друг на друга.

— Надо спросить у Энки. Ведь это он вечно жалеет людей.

И тогда я увидел своего покровителя. Если бы я справился с природным ужасом перед богами, я бы пал на колени, ползком на животе приблизился бы к нему, чтобы сказать благодарственную молитву. Я же мог лишь смотреть в отдушину.

— Да, это сделал я, — смело ответил Энки. — Но подумай, ты ведь тоже герой и мудрец между нами, почему же тебе, Энлиль, не хватило разума? Почему не справился ты со своим буйным желанием в последний момент?

— Но ведь мы решали все вместе, — сказал смущенный Энлиль. — За что же вы теперь осуждаете меня. Разве мы не произносили слова?

— Между словом и действием может пройти вечность. Уж лучше бы ты львов наслал на людей, или уж голод. Да и то — стоит ли ради десяти виноватых наказывать одного невинного? Я же клятву не нарушал.

— Ответь тогда, чей же корабль лежит здесь на земле? И что за человек подсматривает за богами в отдушину? – приступил Энлиль к моему великому покровителю.

— Если помнишь, — ответил Энки, — мы поклялись не выдавать тайну богов человеку. Я же разговаривал лишь со стенкой. Ни одному человеку я не сказал ни слова. Но я не обещал тебе молчать перед стенкой. Если же спасенный нами муж так многомудр, что умеет, подобно богам, говорить со стеною дома, если он неповинен в грехах своего народа, то не лучше ли нам сохранить ему жизнь? Или ты не заметил, что муж этот, едва ступил на сушу, устроил для нас воскурение. Так стоит ли его наказывать только за то, что он почитает нас, великих богов.

Лучше дай нам совет, как поступить с ним дальше.

Увидев, что все боги согласны с Энки, Энлиль успокоился.

Он стал подниматься на наш корабль, а я в трепете ждал его.

— Приведи сюда свою жену! — скомандовал великий бог.

И сразу после этих слов появилась моя жена.

Энлиль взял нас за руки и молча вывел наружу. Он поставил меня и мою жену на колени перед богами, встал между нами и прикоснулся к нашим лбам.

С тех пор прошло множество лет, но я и сегодня ощущаю божественное его прикосновение к своему лбу. И жена моя также.

Великий бог благословил нас, и остальные боги смотрели на нас с доброй улыбкой.

Уже потом, вспоминая это утро, я подумал, что великому богу, как и человеку, все же приятнее делать добро, при твореньи добра и тот и другой испытывают тихую радость.

— Прежде, Утнапишти, ты был человеком, — сказал великий Энлиль, — теперь же ты станешь нам, богам, подобен. Пусть Утнапишти со своею женой живет в том месте, где впадают в океан великие реки жизни и смерти.

— О, великие боги, на корабле моем лучшие из мастеров.

Людей, честнее их, в городе не было. На корабле моем – дети мои. На корабле скот и зверье. Отпусти их со мной, повелитель!

— так сказал я, осмелившись заговорить с богами.

Но мой голос словно потонул в куче пуха, боги не услышали его.

— Эти два человека, муж и жена, станут жить вечной жизнью, — продолжил Энлиль, улыбаясь. Поселим же их в отдалении от всех людей, чтобы покой их жизни не нарушала ничья суета.

Тогда нас и поселили здесь. С тех пор мы живем и живем. Я перестал считать годы, потому что понял однажды — вечность не сочтешь. А ты — первый из смертных, кому боги позволили приблизиться к нам. И я думаю, это не случайно. Тебе, Гильгамеш, помогали боги.

* * *

— Тебе, Гильгамеш, помогали боги, — так закончил рассказ свой Утнапишти. — Но не обольщайся. Я уже говорил тебе, что ты слишком самонадеян. Если бы боги пожелали дать тебе вечную жизнь, им не понадобилось бы посылать тебя ко мне. Значит, они захотели, чтобы ты послушал меня. Пойми же, страданья твои бессмысленны, не поддавайся несбыточным надеждам, не давай обольщать себя.

— Но тебя же, Утнапишти, боги сделали вечным, — снова возразил Гильгамеш.

— Боги тогда собрались на воскурение. Или ты не понял: они были слишком удивлены, считали, что земля стала пустою и вдруг кто-то приносит жертву. Как им было не собраться всем вместе. Кто же сегодня ради тебя смог бы собрать богов? Только ради того, чтобы ты нашел вечную жизнь?

— Я готов совершать подвиги, чтобы стать наравне с богами!

— Самонадеянный! Множество людей до тебя совершали подвиги. И что? Стали они бессмертными? Где теперь эти люди? И потом, что тебе в этом бессмертье? Не такое, скажу тебе, это счастье. Но уж если ты так мечтаешь о нем, попробуй, испытай себя здесь, в моем доме. Это даже не подвиг. Не поспи шесть дней, семь ночей. Будем с тобой разговаривать дальше. Если ты сумеешь побороть сон, быть может, я открою тебе, как побороть смерть.

— Не поспать несколько дней? — переспросил Гильгамеш и рассмеялся. — Разве это так трудно.

Он сел поудобней на ложе, раскинул ноги, и тут же сон дохнул на него, словно мгла пустыни.

Утнапишти взглянул коротко на своего юного гостя и сокрушенно развел руками:

— Как самонадеян он. Посмотри на героя, который так добивается жизни. Он мгновенно поддался сну.

* * *

— Посмотри на героя, который так добивается жизни: он мгновенно поддался сну, — сказал супруге Утнапишти и горько усмехнулся.

— Мальчик устал, он добирался до нас так долго, верил, что ты поможешь ему, прикоснись к нему, он и проснется. Если ты не хочешь ему помочь, отпусти его, пусть вернется живым той же дорогой, — сказала жена тяжко вздохнув. — Пусть вернется спокойно через те же ворота на свою землю. А мы снова будем тянуть свою жизнь в одиночестве. Мальчик слишком молод, он думает, что долгая жизнь — это награда и не знает, что это еще и наказание. Мы должны быть ему благодарны хотя бы за то, что он отыскал нас, и мы теперь знаем — есть на земле и другие, дети наших детей, дети тех, кто спаслись при потопе. Прикоснись к нему, он и проснется, не отдавай его смерти.

— Боги поселили нас здесь не для того, чтобы я одаривал всякого встречного долгою жизнью, — ответил Утнапишти. — Испытаем же нашего гостя. Он со смехом сказал, что сну не поддастся. Я не зря открыл здесь в своих размышленьях, что уже в каждом слове содержится доля неправды. Я разбужу его, а он тут же скажет: «Лишь на мгновение одолел меня сон, но ты прикоснулся — и я пробудился сразу». Потому, пеки ему хлебы и клади в изголовье. В день по хлебу. А на стене отмечай черточкой дни, что он спит. Я уж думал, что никогда не стану, как прежде, вести времени счет.

В этот же день пожилая женщина испекла первый хлеб и положила у изголовья спящего Гильгамеша. А на стене над ним прочертила черточку острым каменным ножом.

На второй день рядом лежал новый хлеб, потом третий, четвертый.

Дни шли за днями. Первый хлеб развалился, треснул второй, заплесневел третий, на четвертом побелела корка, зачерствел пятый, шестой оставался свежим, и супруга Утнапишти положила седьмой. Тогда и коснулся Утнапишти своего гостя.

Гость сразу встрепенулся, вскочил и смущенно сказал:

— Я прикрыл глаза на одно лишь мгновенье. Но ты коснулся меня, и я сразу проснулся. Продолжай же рассказ свой, я слушаю.

Но Утнапишти лишь усмехнулся:

— Сосчитай-ка лучше хлебы, что лежали на ложе рядом с тобой, тогда и узнаешь, сколько дней ты проспал. Сон легко переходит в смерть, и если бы я не коснулся тебя, ты бы не жил, ты бы спал целую вечность.

Гильгамеш взглянул на хлебы и понял, что он побежден.

— Что же делать, скажи мне, Утнапишти, так похожий на моего отца? Куда идти мне теперь? Во дворце моем, в моем городе поселилась смерть, и нет мне там больше места. И во всем мире, куда бы я не бросил свой взгляд, я вижу лишь умирание. Быть может, ты приютишь меня здесь навсегда? Я буду добрым помощником и почтительным сыном.

От этих слов растаяло окаменевшее за множество лет сердце Утнапишти. Да, боги дали ему вечную жизнь то ли в награду, то ли в наказание. Он так и не увидел, как возмужали его сыновья, он не нянчил, не воспитывал внуков. Что за толк в вечной жизни, если не длится твой род! В первые годы, когда он делал зарубки на стенах, ему часто слышались голоса близких. Он не знал: сохранили им боги жизнь или умертвили всех сразу. Потом, когда счет годам протянулся за длину человечьего века, он почувствовал, как сердце его забывает теплоту семейных радостей. Только с окаменевшим сердцем можно было прожить здесь за годом год, забывая голоса людей.

И теперь, когда Гильгамеш пожелал стать почтительным сыном, воспоминания о прежней жизни вновь обрушились на Утнапишти. И он понял, на кого так похож его юный гость. Об этом он подумал еще в первое мгновение, когда лодка пристала к берегу.

Гость походил на старшего сына. Точно так выглядел бы его сын, если бы он прошел половину земли, леса, пустыни и горы, если бы потерял своего лучшего друга и брата.

Но не мог передать он гостю тайны, что доверили ему боги.

* * *

Однако, великий хитрец Энки, спасая его, не нарушил клятву.

Утнапишти выглянул из хижины и поискал корабельщика Уршанаби. Тот, как всегда, занимался со своею лодкой. Что-то смолил в ней, отделывал весла.

— Уршанаби, та земля, откуда приплыл ты, больше тебя не дождется, подойди ко мне, ты проводишь нашего гостя. Он все носит свое драное грязное рубище. Ты помнишь, в нашем городе такую одежду не надели бы одряхлевшие нищие старцы. В этом тряпье его трудно принять за юношу. Возьми, Уршанаби, гостя, отведи его к тому берегу, пусть он там попробует добела отстирать свое одеяние. Пусть умоется, если захочет окунуть свое тело в воды, ты его не удерживай. Выстиранное облаченье станет чистым и новым. Выстираная повязка заблестит на голове своей белизной. И пока он будет идти в свой город, его одежда не сносится и все будет чистым. Отведи его к тому берегу, Уршанаби.

И не знал Уршанаби, что Утнапишти мгновенье назад поделился с ним тайной богов. Здесь, неподалеку от хижины было устье реки жизни. Струи вод этой священной реки проходили вдоль берега. И всякий, кто омывал свое тело в тех водах, получал вечную жизнь.

Боги сразу сказали об этом Утнапишти и раскрыли ему немало других своих тайн. Ведь теперь он и сам был приравнен к богам.

Этой тайной он не должен был делиться ни с кем. Разве с ветром, да с облаком, пролетающим в небесах.

Он и теперь не поделился ею с юным гостем, так похожим на сына. Но уж если гость прошел полземли и добрался сюда, почему бы не предложить ему постирать одежду. А если гость, ни о чем не догадываясь, захочет погрузить свое тело в струи вечно живой воды — это будет только желание гостя. И если это произойдет, то гость, так похожий на сына, станет первым человеком, решившим загадку жизни и смерти, ту, что не сумел угадать Адапа.

Уршанаби послушно повел юного гостя к указанному месту.

Он, как и Утнапишти, получил от богов когда-то вечную жизнь и струи живой воды его не интересовали. Долгую вечность он охотился за змеем в лесу недалеко от жилища Сидури. А теперь, когда змей был убит, он и вовсе не знал, чем ему в этой вечной жизни заняться.

— Утнапишти сказал, чтобы я отвел тебя на берег. Чтобы ты сбросил свои одежды и выстирал их. Еще он сказал, чтобы я не удерживал тебя, если ты захочешь погрузить свое тело в струи воды. — Все это проговорил Уршанаби, отведя гостя, сев на прибрежный прогретый камень, и спокойно отвернулся от гостя.

«Одежду я сниму и ее постираю, но в морскую воду влезать не буду. Если недавно мы плыли в лодке по этой воде, и я не смел к ней прикоснуться, то почему же мне надо окунать в нее свое тело. Хитрый старик, скорей всего, замыслил какой-то подвох, также, как он мгновенно сумел усыпить меня на своем ложе», — подумал Гильгамеш и принялся стирать свое облачение.

Для стирки не понадобился ни мыльный корень, ни мыльный камень, какими пользовались в его городе. Одежда, едва замочил он ее в воде, сразу стала чистой и белой. Мало того, к удивлению Гильгамеша, она обновилась. Но он, не разгадав загадку жизни и смерти отошел с этой одеждой от берега. Еще влажною, он окутал ею свое тело, и тело, соприкоснувшись с остатками влаги живой реки, сразу стало тем, каким было в Уруке в недавние годы — прекрасным и юным. Влаги, которая быстро испарялась с одежды, хватило только для этого, но ее недостаточно было для того, чтобы сделать тело его навсегда молодым.

Он вернулся к хижине Утнапишти, и хозяева залюбовались им.

Но Утнапишти уже знал, что Гильгамеш прошел мимо тайны богов, ее не заметив.

«Может быть это и к лучшему, — подумал Утнапишти. – Ведь он искал вечной жизни для своего друга, для своих горожан.

Какой толк, если бы сам он стал бессмертным посреди умирающего народа. Несчастья его от этого приумножились бы».

— Уршанаби проводит тебя в твой город другой дорогой, тебе неизвестной, — сказал он Гильгамешу и ощутил в сердце давно забытую грусть расставания. — Хорошо отстирался твой наряд. В мои времена не делали столь тонких тканей. Теперь, пока не достигнешь города, одежда твоя будет как новая.

Готовься к отплытию.

Монархи и правители